«Война затягивает». Как 26-летняя полицейская сначала воспитывала собак, потом воевала штурмовико, а сейчас стала разведчицей, — интервью NV

Как это — бежать по полю и чувствовать за спиной вражеский дрон, чем страшен вопрос «кто?» и почему в тылу военному может быть труднее, чем на «нуле», — максимально откровенный разговор с разведчицей Пантерой.

Начало полномасштабной войны 26-летняя сержант полиции Алена с позывным Пантера встретила в должности младшего инспектора-кинолога.

Но патрулировать тыловые города в то время как на фронте гибли люди она не смогла.

Видео дня

И хотя руководство не хотело отпускать кинолога на войну, девушка настояла на своем, — она присоединилась к полку «Цунами» объединенной штурмовой бригады Нацполиции «Лють».

Сначала Алена, которая попросила не разглашать ее фамилию, служила штурмовиком, но за полгода реализовала свою мечту, и превратилась в разведчицу.

«Я не боюсь погибнуть, — говорит Алена. — Я не думаю об этом. Просто реально оцениваю ситуацию и понимаю, что такое может случиться».

NV пообщался с разведчицей в одном из прифронтовых городов на сверхгорячем сейчас Покровском направлении о ее мотивации, сложных боевых задачах, постоянных физических тренировках, мечтах и бесстрашии.

— Вы раньше были штурмовиком, а сейчас — разведчица?

— Да, я сейчас разведчица. После первой ротации [в роли штурмовика] меня забрали во взвод разведки полка [Цунами].

Я выходила с ребятами [на боевые задачи] во время первой ротации, но все равно они меня оберегали, и таких прямо штурмов [не было]. Я по сути постоянно во второй линии находилась. А сейчас у меня уже совсем другая работа: я могу быть командиром [разведывательной группы], идти на выходы с разными задачами, они могут быть серьезнее, и в целом другая специфика.

Просто для меня эта должность больше значит. Я когда шла в полк, то очень сильно хотела в разведку. Ну, очень сильно. И сложилось так, что я прошла конкурсный отбор, сдала физо [физическую подготовку] почти лучше всех среди ребят — была третьей в списке. Тест Купера [на уровень физподготовки] я сдала за 2,37 мин. И все остальные тесты также реально очень хорошо сдала. И мне просто отказали из-за того, что я была девушкой.

Я не хотела быть штурмовиком, если честно. Это точно не мое. Просто так сложилось, что мне пришлось дальше идти в штурмовой батальон. У нас было более трехсот человек, из которых только я одна — девушка, выполнявшая боевые задачи. Мне было больно, потому что это была моя мечта и так не сложилось. Но ничего страшного. Я сейчас смотрю на это и понимаю, что все что делается — к лучшему. Во-первых, потому что это опыт. Во-вторых, тогда я еще не была готова [к разведке]. Сейчас оцениваю свои навыки и сравниваю себя тогда и сейчас — я однозначно не была готова. Потому что уже сейчас, выходя на какие-то задачи, я могу сама оценить обстановку и в соответствии с ней принять какое-то решение, могу сама командовать своей группой. Когда я беру группу и работаю со своими людьми, для меня главное, — что все они возвращались целыми и невредимыми. И когда я со смежниками ходила, или с нашими ребятами, — именно это для меня самое главное. Мне не надо, чтобы кто-то знал, что я работаю. Мне главное, чтобы ребята видели, что я рядом с ними хожу. Все, кто у нас работает в батальоне полка, видят, что я выхожу на задание. Для меня это главное. Потому что я для них работаю. Это важно, потому что я чувствую, что больше приношу пользу.

Но даже когда я была штурмовиком, то все равно работала больше как разведчица. Потому что задачи такие ставили: завести смежников, завести группы, завести своих людей, найти маршруты, чтобы заводить людей.

— Где вас застало начало полномасштабной войны?

— Я была сержантом полиции, младшим инспектором-кинологом. И я была тогда как раз на дежурстве. Мне позвонил начальник и говорит: «Собирай всех по тревоге, началась война». Я не могла даже представить [такую войну]. Было не то что страшно, а я была больше озадачена. Начала всех собирать по тревоге, все быстро собрались и приехали на базу.

Первые месяцы мы жили на работе. У нас выходных не было. Мы заступали постоянно в патрули. И именно эти патрули повлияли на то, что я дальше пошла в бригаду Лють. Я постоянно видела военных и слышала их истории. Очень много изувеченных было, кто-то в госпиталь приезжал. И я так думаю: «Что я здесь делаю? Там люди гибнут. Что я здесь делаю?» Я просто купила рюкзак на 90 литров, упаковала туда все, что у меня было, и поехала.

— Куда поехали?

— Написала рапорт о переводе и поехала проходить курс молодого бойца (КМБ).

— Как ваше руководство отреагировало на это?

 — Я их понимаю. Они не хотели меня отпускать. Я была хорошим кинологом. Они ценили своих работников. Они не хотели меня отпускать. Они говорили, что я еду на смерть. Их реакция была нормальной.

— А вы сами это как воспринимали — куда едете?

— Я тогда вообще не думала о смерти. Потому что внутри было ощущение, что это мое призвание, что я должна там быть. И честно — я не боюсь погибнуть. У меня нет такого, что я думаю об этом. Просто я реально оцениваю ситуацию и понимаю, что такое может случиться. Никто от этого не застрахован.

Когда ты едешь на боевое задание, то сложность уже в том, чтобы туда доехать. Я уже не говорю о том, что нужно еще что-то сделать. Это уже сложно — просто туда доехать. Потому что FPV-дроны часто залетают и взрывают машины. Или минометный обстрел какой-то, когда близко подъезжаешь. Никто не застрахован.

Однажды перед тем как идти на позицию, я вышла в магазин купить воду и продукты, потому что на несколько дней заступала. Я сходила в магазин, потом возвращаюсь, и буквально за две минуты туда прилетают две ракеты. И от того магазина вообще ничего не осталось. И это в гражданской жизни [на прифронтовых территориях]. И просто мне настолько больно за этих людей, живущих здесь. Я постоянно вижу, как здесь дети бегают и играют. И пожилые люди есть. Действительно сердце разрывается, когда это все вижу.

Когда мы выполняем задание, то это [обстрелы] ожидаем. Мы уже привыкли, мы адаптировались к тому, что там может что-то прилететь, что могут какие-то события происходить, угрожающие нашей жизни. Но в мирной жизни такого не должно быть. И поэтому я очень сильно волнуюсь за гражданское население.

— Вы рассказывали, что вас мотивировало идти служить то, что на патрулировании постоянно видели военных и слышали их истории. Был какой-то конкретный разговор или эпизод, который вас вдохновил?

— Я очень сильно запомнила, когда мы патрулировали на вокзале, а военный сидел и ждал своего поезда. И у него не было руки. Мы подошли, поговорили, разговорились. И он рассказал, что с 2014 года воюет. Потом началась большая война, он уже был на пенсии, и снова решил пойти служить добровольцем. И так случилось, что он получил ранение и потерял руку. И он говорит: «Я себе такой классный протез присмотрел, что я теперь буду стрелять, и у меня даже палец не дрогнет». И я такая: вот это мотивация, вот это я понимаю.

И таких историй очень много. Один военный рассказывал, что в его взводе на позициях была девушка. И по ним начал работать танчик, и его осколками очень сильно посекло. И он просто не мог идти. И эта девушка просто берет и вытаскивает его оттуда. Такие какие-то истории, и они кажутся нереальными, но это такая жизнь. В Украине нереальная жизнь реальна. Можно блокбастеры снимать.

— Как выглядела ваша учеба на КМБ? И как вас там восприняли?

— Для меня вообще сложного ничего не было. Я знала, на что я иду, я этого ожидала. До этого я всегда бегала и занималась спортом. Физической сложности я не видела. Утром мы обязательно бегали, стреляли. Затем — тактическая подготовка, огневая подготовка, — разные направления мы изучали. И потом у нас было слаживание в лесу. Уже интереснее было. Мы месяц или два жили в лесу. Там все самые яркие моменты были: марш-броски, бег, стрельбы постоянные, в движении постоянно, ты мокрый и потный. Это точно то же самое, что и на боевых. Кроме того, не было там особо где искупаться, и мы делали самодельный душ. И так каждый день.

Я тогда в разведку хотела и у меня не получилось. И был момент, когда я села на пенек и задумалась: «Блин, я ради этого все бросила и ушла, чтобы не сложилось так, как я хотела?». А потом подумала, что не стоит волноваться и занималась себе дальше. Время покажет. И я себе так дальше занималась, бегала. Я еще самостоятельно [дополнительно] занималась. Например, элементарное холостение с автоматом [упражнения с незаряженным оружием], бег, разные упражнения. У меня было время, и я постоянно тренировалась. Моментами было больше морально тяжело, чем физически. Физически ты всегда выдержишь. Просто, если ты морально где-то сдался немного, это все. А вот в плане физическом, мне кажется, я могла любые нагрузки выдержать.

Когда я была в батальонной разведке [через полгода с начала службы], мне ребята уже давали такие [большие] нагрузки по физо. Они хотели, чтобы я «слилась». Они не хотели, чтобы в разведке была девушка. И они физически пытались так сделать, чтобы я просто «слилась». Они поняли, что физически не могут ничего сделать. Тогда начали морально [давить]. Увидели, что морально тоже не получается. Ну и так получается, что просто у тебя на войне строится твой характер. Или даже не то, что строится, а ты просто его совершенствуешь. Если ты до этого был нормальным и адекватным человеком, то и в дальнейшем таким будешь. Некоторые говорят, что должность очень сильно меняет людей. Но это не так.

— Физически и морально на вас давили, когда вы уже второй раз подавались в разведку?

— Это уже второй раз. Сначала была полковая разведка [куда Пантера подавалась в начале службы]. А у нас еще была батальонная разведка [куда защитница попала позже]. Ребята скептически относились к тому, что девушка может выполнять такие задачи. У нас все девушки были в штабе, медиками, логистами. И я одна бегала с ребятами. Мне кажется, что они меня хотели выжить. А я была такая упрямая просто. Мой бывший командир сказал: «Алена, смирись с мыслью, что ты девушка и с тебя будут требовать вдвое больше». Я тогда задумалась, что оно реально так и есть. Всегда здесь будут требовать в два раза больше.

— Они хотят, чтобы ты доказала, что можешь?

— Да. Я, если честно, никому никогда ничего не пыталась доказывать. Просто я работала для себя. Мне кажется, никому ничего не надо доказывать. Все прекрасно понимают и видят, что я работаю. А это все остальное не имеет значения.

Мне нравится, когда ребята меня впервые видят и говорят: «Никогда бы в жизни не сказал, что ты на позициях по несколько дней, сутками сидишь и где-то там выходишь». Ну и я отвечаю: «Внешность обманчива».

— В разведку вас перевели через полгода после начала службы?

— Да. После первой ротации мне предложили перейти во взвод разведки. Я такая думаю: я же туда хотела сначала. Значит, пришло время. Что не делается, то делается к лучшему. Перед этим мне предложили в этом батальоне, где я служила, быть командиром взвода. Но для меня это ответственность очень сильная, я видела, что мне еще надо много учиться. Я такая, что лучше сама пойду на выход, если, например, человек не может. Поэтому я отказалась от этой должности и пошла во взвод разведки.

Дальше у нас началось обучение. Я действительно много училась там, выросла. И, если честно, я не считаю себя сейчас разведчицей абсолютно. Потому что это годы опыта. Я понимаю, что надо еще очень много учиться, потому что война насколько развивается быстро, что ты просто даже не успеваешь следить за тем, что происходит на поле боя.

— Каким был первый боевой выезд?

— Я ожидала, что там будет сильный контраст [с тыловыми территориями]. Так и было. Мы еще не успели подъехать, как я уже слышу, как по нам начинает работать арта. Мы высадились и разбежались. Заезжали тогда ночью, все очень горело и был запах этой гари. Потом по нам прилетало. Мы бежим, идем и по нам прилетает. Я шла и сбоку от меня прилетело, и сзади от меня прилетело. Я оборачиваюсь, понимая, что сзади два человека идут, — их не видно. Я кричу: «Живы?» Они кричат: «Да». Пыль поднялась и ничего не видно было сзади. Смотрю — и они из этого тумана прилета выходят. Слава Богу.

Мы же тогда на себе все несли [амуницию] и плюс еще БК [боекомплект] с собой посменно несли. И это тяжеловато на себе было нести. И плюс по тебе все прилетает. Все, что там было, я воспринимала нормально. Тогда во время первой ротации я какая-то бесстрашная была. Я не знаю, как так, но я страха вообще не чувствовала. Сейчас я очень осторожная стала. Я не боюсь ничего и иду, но сейчас я осторожнее. Я понимаю, что может прилететь FPV-дрон, и как вижу его, то замираю в тенечке и пережидаю, пока пролетит.

— Почему так?

— Я себя морально так готовила. Была как камень. И мне кажется, что тогда я еще не знала, чего ожидать. То есть примерно знала, что ожидать, но еще не видела вживую.

Сейчас я уже немного увидела, что делает война и сколько забирает людей. Часто я не знаю, что случилось, и потом прихожу, а мне говорят, что тот или иной погиб, что тот ранен, а тому ноги оторвало. И это для меня больно, потому что я с этими людьми училась и работала.

И люди не знают, что полицейские гибнут, что они работают так же [как военнослужащие ВСУ]. Потому что об этом никто не говорит, об этом все молчат. И мне это так больно. Потому что за что тогда погибли эти ребята? И когда люди мне пишут комментарии, что полицейские не воюют… А я думаю: «Блин, ты пойди и скажи это той маме, которая похоронила своего сына, или тем ребятам [побратимам]». Я понимаю, как каждая смерть разбивает морально ребят. Потому что все сильно сдружились. И когда кто-то погибает — это давит на коллектив и мотивация немножко падает. Это действительно сложно.

Для меня не так сложно на задание выйти, как услышать такие новости. И когда я спрашиваю «кто?», то уже боюсь услышать ответ. Это самое тяжелое — терять своих побратимов и знакомых.

— Офицеры по боевой подготовке часто говорят о том, что главная их задача — это выработать в бойце готовность убивать. Как вы себя готовили к этому?

— Я ожидала, что мне придется убивать. Если я уже взяла оружие в руки, то это было ожидаемо. Я не скажу, что хотела. У меня не было такого, что я хочу убивать, что «я иду на войну, буду мочить там п*даров». Потому что я человек и они люди. Это логично, что ты не хочешь сделать человеку больно. Но для своей самозащиты и своих побратимов ты способна это сделать. Из-за чего война открывает в тебе те стороны, к которым до этого ты в гражданской жизни не был готов.

— Какой, возможно, самый сложный боевой выезд для вас был?

— Эти выходы так притупляются. Они уже все у меня смешались. Я уже привыкла, что все прилетает и горит постоянно. Поэтому они уже все смешались в одно. Сейчас мы часто выходим на задания.

Пожалуй, один из самых сложных выездов был в Часовом Яру [к западу от Бахмута] еще во время моей первой ротации. Я тогда первый раз немножко испугалась — почувствовала на себе эту поговорку «пятки холодеют». Нам поставили задание, мы уже выходили, и я понимаю, что там очень много FPV-дронов. И мы не могли выйти, потому что они часто отрабатывали. Я просто слышала как 2−3 FPV-дрона работают. И когда их не было — надо было бежать. И тут я бегу и слышу как у меня пятки холодеют, а по спине — холодок. Думала тогда: «Хоть бы добежать, чтобы в спину не прилетел». Просто мы еще на себе тогда очень много несли всего. Там получили ранения ребята, мы забрали их снаряжение. И я на себе несла свое и еще ребят. Очень трудно было. Но когда ты бежишь, то уже не думаешь, что оно тяжелое, а чтобы хоть FPV в спину не прилетел.

Ну и, видимо, на Курдюмовке [поселок между Бахмутом и Торецком]. Это тоже мне в памяти отложилось. Там тогда ребята также много получили ранения и погибли. Морально было тяжело.

— Вы упоминали Часов Яр и Курдюмовку. В каких еще местах вы выполняли задания?

— Первое — Клещиевка [к югу от Бахмута], потом — Курдюмовка, потом Часов Яр. А сейчас — Покровское направление [на северо-запад от Донецка].

— В чем сейчас специфика вашей работы?

— С самого начала было очень много разных задач. Вообще по-разному было. Просто сейчас наш полк стоит в обороне. И мы также заступаем на позиции. Нам выделили зону ответственности. До этого, как только мы заехали на новую местность, то ходили на разведку, постоянно все изучали, искали место под позиции ребятам, заводили их, и разводили по позициям. Всем все рассказывали, показывали. Ну и там еще разные задачи, которые руководство давало на выполнение.

— Есть ли какая-то роль, которая обычно за вами закреплена, когда вы идете на боевые выходы?

— Это от задачи зависит. Например, даже когда мы уходим на большее, чем несколько дней, то можем быть совсем без связи. А если мы со Starlink [спутниковый интернет] выходим, то могут сказать, что надо сделать «то и то». По-разному бывает. Могу быть командиром группы: ты постоянно должен быть на связи с руководством, потому что оно дает какие-то указания, ты должен их выполнять, и потом правильно их донести и объяснить своим подчиненным.

В принципе, мы все одинаковые, мы все бойцы, все на одних условиях, каждый точно так же работает. Мы долго учились, чтобы быть на таком уровне — все как один. Должна быть командная работа. Что даже без слов человек должен тебя понять в некоторых ситуациях.

— Есть ли операции, которыми вы больше всего гордитесь?

— Мне кажется, все еще впереди. Я этому не уделяю внимание. Но ребята постоянно как-то поддерживают, и говорят иногда, что я мотивирую людей. Просто, когда я иду, не чувствую страха, и они смотрят на меня, что я девушка, не чувствую страха, и служу для них мотивацией. Мне еще хочется расти, хочется еще таких задач, которые бы помогали ребятам быть полезной.

Просто не знаю насколько в моральном состоянии нас еще хватит. Не знаю, как долго человек может быть так в войне постоянно. Потому что оно очень сильно влияет. Я смотрю по себе: выхожу после позиции, и когда в гражданском [прифронтовой территории, где живут бойцы], то сначала у меня постоянно гудит в голове, очень трудно. И очень тяжело воспринимаю это: там [на позициях] спокойно, а здесь — тяжело. Контраст реальный. И так живешь постоянно в таком хаосе.

Как-то так все изменилось, что общество по-другому начало воспринимать военных.

— Как?

— Я смотрю видео, где ребята рассказывают о своих боевых достижениях, о своей работе. А там комментарии сразу: «А чего ты пострижен? А чего ты помытый, чего ты в чистеньком?» Я такая думаю: «Люди, вы что?! Мы были на позициях, мы пришли с них, постирали одежду, искупались. Я, например, могу накраситься. Я просто хочу жить нормальной жизнью, — так, как вы. Я просто проблем вообще в этом не вижу. Это смешно выглядит».

Мне кажется, что многим военным это тоже не нравится.

Мне больно за побратимов, потому что я понимаю, через что они прошли, а люди просто их оценивают.

— Быть женщиной в 2024 году в армии, — это как?

— Это нормально, действительно нормально. Потому что каждый должен как-то приобщаться к победе. Я понимаю, насколько ребятам трудно. Ты смотришь на них и сколько они дней сидят на позициях, — это реально трудно делать.

Я же не говорю, что надо идти на позиции, штурмовать. Есть много разных профессий, где ты можешь быть полезным. Это для меня нормально [когда женщины идут служить], сейчас надо подстраиваться под ту ситуацию, которая сложилась в стране. Потому что ребятам реально трудно. И я говорю не о физической стороне, а моральной. Физически это и так понятно, что трудно. А в моральном это также трудно — постоянно терпеть те прилеты. Сейчас по нам что только не работает: минометы, арта, танчик, стволка, КАБы, FPV, дроны. Все по нам работает! Просто все это наслушаешься, насмотришься. Плюс много грязи, крови. И постоянно [получают ранения или погибают] все тебе близкие люди. Морально ты, конечно, меняешься.

Поэтому я только за это [чтобы женщины были в армии]. Это только моя позиция. Я выбрала этот путь. Для кого-то это может быть неприемлемо. Кто-то смотрит на это скептически: ну что женщина там может сделать?! Но это моя позиция. Я ее выбрала и ни разу не пожалела при этом. Я горжусь, потому что знаю, что я что-то делаю. И мне не будет стыдно потом. И мне сейчас, например, не стыдно перед своими родителями, и не будет стыдно, возможно, перед своими будущими детьми.

— А как ваши родители относятся к тому, что вы служите?

— Они уже привыкли.

— Смирились?

— Да. Они действительно, это слово идеально приходит, смирились. Потому что сначала они просто были в шоке. Они не хотели, чтобы я уходила, они боялись.

Сейчас я стараюсь почти не говорить, когда выхожу на позиции. Но мама прекрасно понимает, что я там, когда по несколько дней не выхожу на связь, или делаю это редко, или когда я посреди ночи на связи. Она уже просекает в WhatsApp. Уже так просто не получится сказать, что я не выходила, или еще что-то.

У нас такой обычный разговор: «У меня все хорошо». Мама: «Ну, ты хоть расскажешь что-то?» Я говорю: «У меня все хорошо». А папа говорит: «Когда не спрошу, у тебя все хорошо».

А что я буду говорить?

— Должна ли быть женская мобилизация?

— Если на добровольной основе создать, то чего бы нет. А если делать принудительную мобилизацию, то, думаю, что это плохо — брать людей, которые не хотят работать. С них толку не будет никакого. Они наоборот будут в какой-то степени мешать при выполнении боевого задания. И когда ты рассчитываешь на один состав группы, а потом кто-то говорит, что не пойдет и не хочет — то картина уже совсем по-другому складывается.

— Но добровольцы заканчиваются.

— Да. Просто как люди этого не понимают и забывают, что есть те, кто воюет с 2022-го, а некоторые — даже с 2014-го. И они устали, им нужна замена хотя бы элементарно на несколько месяцев для восстановления, реабилитации. Потому что ты реально там очень выматываешься.

Людям действительно нужна элементарная замена для реабилитации, для отдыха. Не говоря уже о том, чтобы была полноценная замена. Я не понимаю, как одни люди мыслят так, а другие иначе. В то время, когда у нас такая ситуация, мы должны объединиться и мыслить в одном направлении. Быть идейными, быть потомками своих предков. Я не понимаю, почему у одних это отзывается, а у других нет. И когда такая произошла ситуация, враг пришел на нашу землю, мы должны защищать ее. Это нормальная, адекватная реакция.

Просто для меня как-то странно, что там ребята откупаются, или убегают, или прячутся. Ты боишься, все боятся. Страх — это нормально. Найди для себя соответствующую должность или профессию, которую ты видишь, где будешь больше пользы приносить. Если, например, ты занимался всю жизнь IT, то сейчас в бригадах формируются подразделения, где ты не обязательно должен быть штурмовиком или пехотой. А люди боятся, что будут месяц сидеть на позиции. Ты найди для себя подходящую профессию, ты же не обязательно должен там сидеть.

Потому что на позиции постоянно меняются одни и те же. Вот возьмем наш взвод. У нас две группы, которые заступают на позиции. У нас нет даже, чтобы мы отдохнули. Мы как конвейер. Я выхожу на задание со своей группой, потом — другая группа. И мы две группы, которые постоянно меняются. И это тяжело. Это реально проблема.

— Как вы себя чувствуете в тыловых городах?

— Когда у нас закончилась ротация, мы снова приехали на БРку [боевое распоряжение], выходим на задание, — и я уже адаптировалась. А когда приезжаю в гражданское место, мне труднее адаптироваться. Не знаю, может привыкла к стрессу, а когда его уже нет, то трудно привыкнуть к спокойствию.

Морально у меня какой-то ПТСР, если честно, начинается. Я смотрю по себе, что мне не хочется ни с кем общаться, я лучше себе буду бегать, тренироваться, заниматься. Мне не хочется ни с кем общаться. Эта песня «я посміхаюся і вдаю, що в мене все добре», — это, наверное, про меня.

Стараюсь быть на позитиве, но морально тяжело. Когда я приезжаю в отпуск, или на восстановление, то я понимаю, что там ребята дальше продолжают воевать, и меня больше совесть мучает. Они там устают, работают. И мне хочется обратно вернуться. Как-то оно затягивает. Далее трудно переключиться на это гражданское, потому что ты постоянно думаешь, что там твои ребята.

Даже если полк или бригаду вывели [в тыл], ты все равно думаешь в целом о людях, которые на позициях и как им тяжело. Совесть мучает.

— Как выглядит ваш типичный день, когда вы не на позициях?

— Тренировки. Я тренируюсь точно раз в день. Бегаю, силовые тренировки, кардио. 90% моего образа жизни такое, чтобы помогало мне на боевых позициях.

Я стараюсь и в моральном плане себя поддерживать. Читаю постоянно литературу на военную тематику, чтобы развиваться, что-то новое для себя узнавать, и как-то расти во всех сферах.

Постоянно нужно себя поддерживать в форме и тонусе. Потому что если не дай Бог сложится так ситуация, что нужно будет вытащить побратима, я себе потом просто не прощу, что не смогла это сделать из-за какой-то своей физической неподготовленности.

— Какова история вашего позывного «Пантера»?

— Когда я только пришла [в подразделение], то все знали, что я хотела в разведку и начали называть «разведка». И я такая думаю: «Йомайо, пожалуйста, только не это». Я себе уже представляла, как в радейку [рацию] будут говорить: «Разведка, выйди на связь». Поэтому я взяла позывным первое слово, которое мне пришло в голову. И большинство, что на меня смотрят, говорят: «Ты не похожа на пантеру, ты белая, не бывает белых пантер». А я говорю: «Я Пантера из-за своих личных качеств — тихонько подкрадываюсь, быстрая, сообразительная, это не про внешность».

Я когда выбирала позывной, то думала еще о «Бесстрашная». Но это долго произносить по рации.

— Сейчас вы чувствуете себя на своем месте?

— Так.

— Что вам дает сегодня силы держаться?

— Вот это осознание, что я приношу какую-то пользу полку, взводу. Когда я работаю, то у меня и настроение улучшается, я чувствую, что могу кого-то спасти, или помочь кому-то. Это мотивирует. Плюс я смотрю, сколько погибло моих ребят-друзей, и думаю: для чего? Просто дальше обратного пути я уже не вижу. Моя мотивация — это ребята, которые погибли.

— Какой вы видите свою жизнь после завершения войны?

— Я бы стала инструктором по боевой подготовке. Я просто обожаю стрелять, обожаю все, что связано с оружием.

— Что мечтаете сделать после войны? Или во время?

— Путешествовать, наверное. Я очень любила путешествовать. Даже по Украине любила куда-то поехать. Я просто думаю, какая Украина красивая, когда проезжаю области. И немножко больно, когда смотришь, что Россия делает с нашей территорией.

— Чтобы вы порекомендовали тем женщинам, которые только собираются идти служить? К чему им готовиться?

— Я горжусь теми, кто решил присоединиться. И желаю силы, бесстрашия. И никого не слушайте. Верьте в себя и свои силы. Терпения вам, смекалки, ума. Хочется, чтобы вас никто не сломал ни в физическом плане, ни в моральном. Чтобы вы были стойкие духом. Потому что мы все-таки потомки своих предков. Вот я, например, перед тем как выхожу на задание, молюсь предкам, павшим воинам нашим и Богу. Потому что мы должны ценить наше прошлое, потому что мы будущее нашей страны.

Теги:   Война России против Украины Ярость Нацполиция Военные Украинские военные Украинские женщины Женщины

Читать далее